Шукшин Василий – Чудик

Шукшин Василий – Чудик краткое содержание

За мягкость и простодушие Василия Князева звала жена чудиком. Благодаря своим качествам, он постоянно попадал во всякие досадные истории. Сегодня, например, он нашёл на полу в магазине пятидесятирублёвую купюру... Слушайте также рассказы: «Штрихи к портрету» «Упорный» «Сильные идут дальше» «Микроскоп» «Алёша Бесконвойный» «Гена Пройдисвет» «В профиль и анфас» «Залетный» «Ваня, ты как здесь?!» «Петька Краснов рассказывает» «Миль пардон, мадам!» «Думы» «Стенька Разин» «Стёпка» «Сапожки» «Верую!» «Обида» «Срезал» «Мастер» «Непротивленец Макар Жеребнов» «Даёшь сердце!» а также киноповести: «Странные люди» «Брат мой» Чудики, или «Странные люди» (Сборник) В чем особенность чудиков Шукшина? Человек в рассказах Шукшина, в основном, не доволен своей жизнью, бытом, он не хочет быть как все, мириться с этой «одинаковостью» и стремится показать свою индивидуальность не совсем стандартными и логичными поступками. Таких шукшинских героев и называют «чудиками». В рассказе «Чудик» автор знакомит нас с одним из них так: «С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлёпал крупными каплями в лужи; в них вздувались и лопались пузыри. В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал. Звали его — Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». Простому обывателю непонятен чудик. У него необычный вид, он стремится к прекрасному, к получению новых знаний. Эти герои наивно пытаются доказать всем, что жизнь — это постоянный процесс поиска хорошего, доброго и справедливого, всего лучшего, что есть в обществе. Шукшин говорит: «Есть на Руси ещё один тип человека, в котором время, правда времени вопиет так же неистово, как в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же потаённо и неистребимо, как в мыслящем и умном… Человек этот — дурачок. Это давно заметили (юродивые, кликуши, странники не от мира сего — много их было в русской литературе, в преданиях народных, в сказках), и не стоило бы, может быть, так многозначительно вступать в статью, если бы не желание поделиться собственными наблюдениями на этот счёт». «Чудики» Шукшина не осознают своей чудаковатости, но продолжают свою борьбу. Борьба эта абсурдна и комична, но ведёт читателя к важным выводам. Каждый из них имеет свои особенности: — чудик – философ: мыслитель в рассказе «Алёша Бесконвойный» придумывает, как уйти от суеты; — чудик – художник в рассказе «Чудик» воплощает свои творческие способности; — чудик – правдоискатель в рассказе «Обида»; — чудик – жестокий демагог Глеб Капустин из рассказа «Срезал». Однако стоит отметить и важное сходство таких героев. Особенность речевого поведения «чудиков» предполагает некоторую отстранённость от общества. Герой рассказа «Обида» восклицает: «Как же так? С какой стати он выскочил таким подхалимом? Что за манера? Что за проклятое желание угодить продавцу, чиновнику, хамоватому начальству?! Угодить во что бы то ни стало! Ведь сами расплодили хамов, сами! Никто же нам их не завёз, не забросил на парашютах. Сами! Пора же им и укорот сделать. Они же уже меры не знают…». Чудики не чувствуют комфорт в коммуникативных ситуациях с окружающими, и это приводит к последующим коммуникативным неудачам и конфликтам. Они остаются одинокими в своих стремлениях, не находят поддержки и понимания со стороны окружающих, чем вызывают жалость и сострадание. Однако из-за этих реакций такие герои больше ощущают свою нереализованность и никчёмность. Шукшин не идеализирует чудиков. Однако, каждого из них он наделяет гуманностью и человеколюбием. В неспособности выразить себя, в этом комичном противостоянии простого человека с обыденностью автор показывает духовное содержание, обезображенное бессмысленной реальностью и отсутствием культурного развития. За смехом, за юмором в рассказах ощущается грусть и любовь к человеку. Автор пишет: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвёл в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания, – не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком». Для писателя это был непростой путь от сопереживания чудаковатым героям до понимания важности осмысления и обобщения исторического пути русского народа. Кто такие шукшинские «чудики» Из книги Виктора Андреевича Чалмаева «В.М. Шукшин в жизни и творчестве» (М., 2012. Изд-во «Русское слово») Увы, до сих пор образ великого художника и «автобиографическое пространство» мастера слова и мастера кино окружены массой приблизительных формул, полных какого-то словарного «сахарина», лживой, водянистой риторики. Что, кроме «восторженного непонимания» (сходного с оценками А. Вампилова), выражают такие формулы: «Шукшин – эксперт по человеку “из народа”»; «Человек в кирзовых сапогах»; «Он был скромен, но его скромность была непроста»; «Шукшин – магистраль культуры воскресших корней»; «Шукшин – разинская воля и русская баня нравственно-религиозного возрождения России. Святая Пятница Бесконвойного и троекратный крик огненного петуха навстречу Разину вывели красное солнышко из пещерных облаков России»[1]; Воли боялось начальство. Как Разин уже из клетки спокойно говорил, что он; ал эту волю, так из своей клетки (!) дал ее и Шукшин». Даже более общие определения – «дитя оттепели, шестидесятник», «творчество Шукшина и Высоцкого – ёмкое художественное осмысление общественного климата застойных десятилетий» и т. п. – как-то обедняют, усредняют полёт Шукшина, «укорачивают» его движение в будущее. После множества подобных «прозрений», сожалений, даже похвал возни­кает ощущение, что весь-то Шукшин – это какое-то большое, но недовоплотившееся Обещание, заманчивая, но чисто миражная надежда 60-х годов. Он якобы не дошел до того рубежа, в котором «воля переходит в свободу, ко­торая вовсе не родня воле, потому что строится на дисциплине и вере, люб­ви и праве, ответственности и духовной трезвости» (В. Курбатов)[3]. Вечно спешивший, он, выходит, никуда… не успел, потерял себя? И вообще загнал себя в тупик? Писавший даже на бегу, «распиленный на поленья» вечной сменой профессий, этапами роста, он не дошел до покоя и воли, до полной самореализации? Диалог писателя с будущим всегда непрост. Сейчас очевидно, что дар предвосхищения многих психологических реальностей и коллизий, которые еще развернутся в 1990—2000-е годы, жил в Шукшине и позволял ему в парадоксальных сюжетных ситуациях, тем более в трагических фигурах Егора Прокудина и Степана Разина, сказать об очень многом. Кто такие шукшинские «чудики», неожиданные Хлестаковы, странные донкихоты из алтайских деревень, с их непрерывными комичными импрови­зациями собственной необычной судьбы, своеволием и непокоем, с «безум­ными» желаниями, поисками экстремальности бытия – «я должен сгорать от любви?» Почему им скучна обыкновенная жизнь? И почему им хочется «постоять на краю», как пел в те годы В. Высоцкий? В годы, именуемые ны­не «застоем» или мнимой стабильностью, «стоянием в зените», Шукшин явил читателю в героях новелл загадочное беспокойство, встревоженность «чудных» простаков. Они, с одной стороны, вполне органично вписываются в своё окружение, в среду, немыслимы без неё, но, с другой, непрерывно из этой среды выламываются, выпадают, бунтуют против нее, уходят, чтобы не потерять себя. И еще возмущаются дежурным благоразумием и терпением, вживанием в скуку всех окружающих: «Не понимаю: то ли я один такой ду­рак, то ли все так, но помалкивают»... Эти «чудики» не помалкивали, они действительно приносили с собой тре­вожную загадку, какой-то надлом и бунт, над которыми стоило, как заметил один современник Шукшина, поломать голову. Но почти никто не задумался даже тогда, когда вдруг в «Калине красной» автор прямо изобразил баналь­ную ситуацию перевоспитания бывшего вора, не механику мести воровской «малины», а длительную драму «раскрестьянивания» в её крайнем выраже­нии, великую бездомность деревенского подростка и его непоправимое си­ротство. Откуда этот высокий стиль эпитафии? «И лежал oн, русский кресть­янин, в родной степи, вблизи от дома… Лежал, приникнув щекой к земле, как будто слушал что-то такое, одному ему слышное» (выделено мной. — В. Ч.). В России писатель рождается, тем более «слышится» не тогда, когда он захочет, а когда его нетерпеливо ожидают, когда так называемые «проблемы жизни» не могут быть высказаны никакими иными средствами, кроме слова. Иногда в прямом союзе с музыкой, с изображением, лицедейством актёра, волей кинорежиссёра. Сергей Залыгин, один из немногих друзей Шукшина, проницательно за­метил, что пока некоторые современники рассуждали о том, что у Шукшина, дескать, «масштаб проблем явно не вмещается в рамки деревенского антура­жа» (это говорили о прощальной песне, о «Калине красной» в 1974 г.), жизнь уже двигала шукшинские характеры и в особенности «шукшинский чудизм» как состояние души в переломное время, в самые разнообразные сферы. «Чудакам мы делегируем свои права и судьбы, – писал С. Залыгин в 1992 году. – Посмотрите на наши парламенты! Или их там не видно, на трибунах?.. И действительно – потенциал-то какой, возможности какие у шукшинского «чудизма»! Энергия – какая, только сумей – пользуйся!.. Чудик Шукшина больше или меньше, но всегда сам себе делегат, сам себе трибун (как незабвенный Глеб Капустин из рассказа «Срезал»), больше или меньше, но всегда актёр. Уж не есть ли это наша российская судьба?.. Если шукшинский «чудизм» в своё время ограничивался сельской или пригород­ной местностью, то нынче он приобрел государственное значение». Вероятно, с этим утверждением можно и поспорить, хотя в тот вечный шукшинский «зазор», просвет между будничным временем и временем не­будничным, праздничным, исключительным, «вольным» действительно могли проскальзывать и светлые простецкие души, и угрюмые демагоги, «низовые» политиканы, и конечно, Иван-дурак из сказки «До третьих пету­хов»… Великая жажда антибудничной, театрализованной, даже на дурной лад, «популярной» жизнедеятельности действительно способна придать шукшинскому «чудизму» невероятные продолжения и метаморфозы. Всё это обеспечивает творениям Шукшина способность к неослабеваю­щему по остроте диалогу с любой современностью… И в этом смысле Шук­шин не должник, а щедрый кредитор Будущего, одаривший своё и всё наше Будущее волей к растущему самопониманию, к распутыванию узлов и за­крут нынешней тревожной действительности.

Шукшин Василий – Чудик слушать онлайн бесплатно